Неточные совпадения
Через несколько минут они
сидели в сумрачном, но уютном уголке маленького
ресторана; Лютов молитвенно заказывал старику лакею...
Часа
в три он
сидел на террасе
ресторана в Булонском лесу, углубленно читая карту кушаний.
Лет тридцать тому назад было это:
сижу я
в ресторане, задумался о чем-то, а лакей, остроглазый такой, молоденький, пристает: “Что прикажете подать?” — “Птичьего молока стакан!” — “Простите, говорит, птичье молоко все вышло!” Почтительно сказал, не усмехнулся.
За церковью,
в углу небольшой площади, над крыльцом одноэтажного дома, изогнулась желто-зеленая вывеска: «
Ресторан Пекин». Он зашел
в маленькую, теплую комнату, сел у двери,
в угол, под огромным старым фикусом; зеркало показывало ему семерых людей, — они
сидели за двумя столами у буфета, и до него донеслись слова...
В этом настроении он прожил несколько ненастных дней, посещая музеи, веселые кабачки Монпарнаса, и,
в один из вечеров,
сидя в маленьком
ресторане, услыхал за своей спиною русскую речь...
«Вот», — вдруг решил Самгин, следуя за ней. Она дошла до маленького
ресторана, пред ним горел газовый фонарь, по обе стороны двери — столики, за одним играли
в карты маленький, чем-то смешной солдатик и лысый человек с носом хищной птицы, на третьем стуле
сидела толстая женщина, сверкали очки на ее широком лице, сверкали вязальные спицы
в руках и серебряные волосы на голове.
Он продолжал шагать и через полчаса
сидел у себя
в гостинице, разбирая бумаги
в портфеле Варвары. Нашел вексель Дронова на пятьсот рублей, ключ от сейфа, проект договора с финской фабрикой о поставке бумаги, газетные вырезки с рецензиями о каких-то книгах, заметки Варвары. Потом спустился
в ресторан, поужинал и, возвратясь к себе, разделся, лег
в постель с книгой Мережковского «Не мир, но меч».
Не желая видеть Дуняшу, он зашел
в ресторан, пообедал там, долго
сидел за кофе, курил и рассматривал, обдумывал Марину, но понятнее для себя не увидел ее. Дома он нашел письмо Дуняши, — она извещала, что едет — петь на фабрику посуды, возвратится через день.
В уголке письма было очень мелко приписано: «Рядом с тобой живет подозрительный, и к нему приходил Судаков. Помнишь Судакова?»
— Идемте вместе. Там — забавно.
Сидят и сочиняют законы очень знакомые люди, которых я видала пьяными у цыган,
в кабинетах
ресторанов.
В ресторане за каждым столом, сплошь уставленным графинами и бутылками,
сидят тесные кружки бритых актеров, пестро и оригинально одетых: пиджаки и брюки водевильных простаков, ужасные жабо, галстуки, жилеты — то белые, то пестрые, то бархатные, а то из парчи.
Приходят свободно и просто, как
в ресторан или на вокзал,
сидят, курят, пьют, судорожно притворяются веселыми, танцуют, выделывая гнусные телодвижения, имитирующие акт половой любви.
— Насмотрелся-таки я на ихнюю свободу, и
в ресторанах побывал, и
в театрах везде был, даже
в палату депутатов однажды пробрался — никакой свободы нет!
В ресторан коли ты до пяти часов пришел, ни за что тебе обедать не подадут! после восьми — тоже! Обедай между пятью и восемью!
В театр взял билет — так уж не прогневайся! ни шевельнуться, ни ноги протянуть —
сиди, как приговоренный! Во время представления — жара,
в антрактах — сквозной ветер. Свобода!
Сидела как-то
в ресторане «Петергоф» тесная компания сотрудников одной газеты и решила вышутить Н.П. Ланина.
Это меня обидело. Я вышел, сел на Ивана Никитина, поехал завтракать
в ресторан Кошелева. Отпустил лихача и вошел.
В зале встречаю нашего буфетчика Румеля, рассказываю ему о бенефисе, и он прямо тащит меня к своему столу, за которым
сидит высокий, могучий человек с большой русой бородой: фигура такая, что прямо нормандского викинга пиши.
— Да вот… на что лучше… Знаете, как он принимает
в Петербурге?
Сидит голый
в ванне по самое горло, только голова его рыжая над водою сияет, — и слушает. А какой-нибудь тайный советник стоит, почтительно перед ним согнувшись, и докладывает… Обжора он ужасный… и действительно умеет поесть; во всех лучших
ресторанах известны битки а La Квашнин. А уж насчет бабья и не говорите. Три года тому назад с ним прекомичный случай вышел…
—
Сижу я
в одном
ресторане и вижу — человек котлету ест и всё оглядывается и часто смотрит на часы.
Андрей.
Сидишь в Москве,
в громадной зале
ресторана, никого не знаешь, и тебя никто не знает, и
в то же время не чувствуешь себя чужим. А здесь ты всех знаешь и тебя все знают, но чужой, чужой… Чужой и одинокий.
Лидочка де Руни, Милочка Литовцева, Анна Евграфовна, старший бухгалтер Дрозд, инструктор Гитис, Номерацкий, Иванов, Мушка, регистраторша, кассир — словом, вся канцелярия не
сидела на своих местах за кухонными столами бывшего
ресторана «Альпийской розы», а стояла, сбившись
в тесную кучку, у стены, на которой гвоздем была прибита четвертушка бумаги.
— О, разумеется — он вовсе не бедствует: он «проприетер», женат,
сидит grand mangeur’ом [обжора — франц.]
в женином
ресторане, который называет «обжорной лавкой», и вообще, говоря его языком, «жрет всегда хорошо», — впрочем, он это даже обозначил начальными буквами,
в полной уверенности, что вы поймете.
Но только я занял
в ресторане место, как замечаю, что совсем возле меня
сидит господин, с виду мне как будто когда-то известный. Я на него взглянул и отвел глаза
в сторону, но чувствую, что и он
в меня всматривается, и вдруг наклонился ко мне и говорит...
В пять часов мы обедали на Невском
в огромном и скверном
ресторане. Двухсветная зала, румыны, плюшевая мебель, электричество, зеркала, вид монументального метрдотеля, а
в особенности зрелище восьмипудовых, величественно-наглых лакеев во фраках, с крутыми усищами на толстых мордах, — все это совершенно ошеломило моего наивного друга. Во все время обеда он
сидел растерянный, неловкий, заплетая ноги за передние ножки стула, и только за кофе сказал со вздохом, медленно качая головой...
Вся публика скорее снует, чем
сидит на месте…Она слишком подвижна, и никакое шипенье не
в состоянии остановить ее хоть на секунду…Она двигается из партера
в залу
ресторана, из залы
в сад…Сцену m-me Бланшар держит также и для того, чтобы показывать публике «новеньких».
В «Астории» играла музыка. На панели перед
рестораном, под парусиновым навесом, за столиками с белоснежными скатертями,
сидели офицеры, штатские, дамы. Пальмы стояли умытые. Сновали официанты с ласковыми и радостными лицами. Звякала посуда, горело
в стаканчиках вино.
На площадке перед
рестораном Откоса, за столиками,
сидела вечерняя публика, наехавшая снизу, с ярмарки, — почти все купцы. Виднелось и несколько шляпок. Из
ресторана слышно было пение женского хора. По верхней дорожке, над крутым обрывом, двигались
в густых уже сумерках темные фигуры гуляющих, больше мужские.
Как-то мы, пишущие,
сидели в Татарском
ресторане. Я рассказал, что недавно я был
в Ваганьковском кладбище и видел могилу Владимира Семеныча. Могила была совершенно заброшена, сравнялась уже почти с землей, крест повалился; необходимо было привести ее
в порядок, собрать для этого несколько рублей…
А тут же,
в уголочке
ресторана, за круглым столиком,
в полнейшем одиночестве
сидел профессор Ф. Ф. Соколов. Он
сидел, наклонившись над столиком, неподвижно смотрел перед собою
в очки тусклыми, ничего как будто не видящими глазами и перебирал губами. На краю столика стояла рюмочка с водкой, рядом — блюдечко с мелкими кусочками сахара. Не глядя, Соколов протягивал руку, выпивал рюмку, закусывал сахаром и заставал
в прежней позе. Половой бесшумно подходил и снова наполнял рюмку водкою.
Теперь он
сидел бы
в ресторане «Прогресс», и пил бы вино, и разговаривал, и смеялся.
Знатный гость понял, и немного погодя оба
сидели в самом лучшем кабинете
ресторана, пили шампанское и ели.
Через четверть часа они уже
сидели в отдельном кабинете этого
ресторана, меблированного мягкой мебелью, крытою малиновым бархатом.